Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести - Дмитрий Снегин

— Кто ж то был? — не выдерживает кто-то из ездовых.

— Филин. Птица такая в лесу живет. Лешим ее в народе называют, — снисходительно объясняет Печерин и продолжает: — Сорвался леший с дерева, заметался по лесу, видно тоже от пальбы оглох, а тут и немец навалился. Только мы уж стреляные были. Снарядов-то у нас не было, так мы в штыки взяли его и верст десять гнали, тяжелые орудия не поспел отпятить — захватили.

— Вот тебе и немец! — восхищенно восклицает Соколов и нелепо длинными руками хлопает по влажной ночной траве.

— И ничего ты, выходит, не понял, — сокрушенно вздыхает Печерин.

— А что... что я не понял? Да я твоего немца, попадись он только, — вскипает Соколов и вскакивает, почти доставая головой вершину яблони.

— То и не понял, что воевать немца надо умом да трудом. Война тебе не гулянка, а — ой! — какая трудная работа. Вот и приучай себя к этому. А то, что крепче нас людей нету, — то всему миру известно...

3

Утро началось с оклика дневального:

— Товарищ командир батареи, к старшему адъютанту дивизиона!

Адъютант Марачков торопливо построил командиров батарей и почти бегом повел их на широкую площадь, где вчера были оборудованы коновязи, а теперь стояли кони всех мастей и экстерьеров. Бойцы едва удерживали их, намотав на ладони ременные чембура.

Неумело поднеся правую руку к пилотке, Василий Марачков доложил подполковнику.

— А где ваши ездовые, товарищ адъютант? — резко спросил Курганов. — Или вы сами собираетесь разводить коней по батареям?

Марачков повернулся и молча устремился к дивизиону.

— Куда вы? — гневно крикнул вслед ему Курганов, и лицо его побагровело. — Прикажите любому из своих командиров привести ездовых, а сами извольте дослушать меня... Как это тебе нравится, а? — вдруг обратился он к Ляховскому, и плечи его передернулись. Комиссар не ответил, и было неясно: сочувствует он командиру полка или осуждает его.

Наконец, ездовые прибыли.

Можно было приступить к распределению коней. Их по одному проводили мимо Курганова, и было видно по его глазам, что он давно не то что осмотрел их, а ощупал со всех сторон. На всю площадь разносился его ясный голос:

— Корень третьей батареи...

— Строевая в штабную...

— Первый унос пятой батареи...

— Эту саксаулину — в хозчасть.

Только к полудню была закончена эта однообразная, на первый взгляд, а по существу сложная и трудная работа. Курганов снял форменную фуражку и отер белым платком со лба крупные капли пота. Лицо, его посерело, и он устало приказал развести коней по подразделениям.

Андреев тронул Берегового за локоть, порывисто наклонился к его уху и прошептал:

— Вот это командир, скажу тебе.

Но тут же рванул Берегового так, что тот едва удержался на ногах.

— Отдай мне вон ту саврасую. Ну что тебе стоит, отдай!.. Эх и лошадка!

Береговой обернулся. Ездовой Печерин, низкий, широкоплечий, с морщинистым умным лицом, вел на коротком поводу саврасую кобылу. Красивое полудикое животное с маленькой, будто выточенной головой на длинной шее шло за ним, трепетно озираясь. Острые короткие уши лошади то поднимались упруго, то прижимались, чуть прогнутая спина вздрагивала.

Береговой отказал Андрееву. Тот, ожесточенно пыля ногами и восхищенно чертыхаясь, пошел вслед за ездовым.

По пути в столовую Береговой нагнал Арсения Петрашко. Тот мечтательно сказал:

— Приятно чувствовать, как прибывают силы.

Береговой недоуменно взглянул на него и замедлил шаг.

— А как же. Вот жили мы как бы врозь. Встретились, и стало нас двое, трое, сто. Дали нам теперь коней. Ну, а через недельку орудия прибудут. Не заметишь как стрельбы и... на фронт. Сила!

— Скорее бы.

— Погоди, — сразу спал с мечтательного тона Петрашко, — Привести артиллерийский полк в полную боевую готовность не так просто. Пока и мы, и бойцы еще ничего или почти ничего не знаем.

Береговой согласился. Ему припомнилась служба в команде одногодичников в Ашхабадском горноартиллерийском полку. Вспомнились стереотрубы, пристрелки, буссоли, вилки, переходы «на поражение», слаженная работа орудийных расчетов, яростная команда «с передков», отдаваемая на бешеном галопе всей батарее. И люди, и кони — все обучено, дисциплинировано, натренировано. О командирах и говорить нечего: прекрасные знатоки своего дела, стойкие, не знающие усталости.

«А мы?.. Не каждый из нас даже проходил действительную службу. И все-таки... все-таки, — продолжал он думать, — мы уже — военные. Сегодня артиллерия — твоя профессия, полк — твое производство, поле деятельности — фронт, война. И если вчера при слове «вилка» представлялся стол и отбивная котлета, сегодня — вражеский пулемет и разрывы у цели».

Свои мысли Береговой высказал Арсению.

— Правильно, — согласился Петрашко и неожиданно добавил: — Ты, Дмитрий, старайся каждую минуту использовать для практических занятий. Разбирай орудийные замки — сам, седлай коня — сам, черти схемы — сам, короче — набирайся опыта, набивай руку. Тогда все станет привычным и легким.

Всю эту тираду Петрашко произносит с какой-то необычайной искренностью и увлечением. Береговой смотрит на него с нескрываемым удивлением. В столовой, уже усаживаясь за стол, Петрашко тихо произносит:

— Я немного постарше тебя и в армии не один год служил...

Командиров обслуживает здоровенный парень, видимо, медвежьей силы, но ловкий и проворный, как белка. Правда, лицо у парня нагловатое, глаза мутные, тупые. Он ставит на стол тарелки с супом с неподражаемым изяществом, широко улыбается, но не живой, а как бы деревянной улыбкой:

— Особливо не налегайте, товарищи командиры, на третье — мороженое.

— Откуда ты тут такой орел взялся? — слышится голос Курганова. Он стоит напротив, через стол, и своим, теперь уж так знакомым взглядом сверлит парня. Верзила мгновенно каменеет и гаркает на всю столовую:

— Красноармеец Мосин, товарищ подполковник.

— И что ты здесь делаешь такой... слабенький?

— Определен в помощники к полковому повару.

— Да при такой комплекции тебе впору гаубицу таскать.

— Так точно... На действительной службе пушечный вьюк один на коня поднимал. Заряжающий я, — единым духом выпаливает Мосин.

— Вот что, — обращается подполковник к Петрашко, — да вы сидите, сидите. Этого помощника повара зачислить в орудийный расчет шестой батареи, к лейтенанту Андрееву. У него, помнится, нехватка людей...

После обеда Андреев и Береговой поднялись из-за стола и направились к круглой беседке, притаившейся в глубине лагерного сада. Там работал Скоробогат-Ляховский, и беседка именовалась «комиссарской». По дороге к ним присоединился Стуге, как всегда, бодрый, энергичный.

— К комиссару, товарищи? — поздоровался он.

— Точно так.

— Значит, по пути. Шире шаг, опаздываем.

Ляховский встретил их обычной приветливой улыбкой:

— Садитесь, товарищи. Сейчас подойдут остальные командиры, и мы поговорим о наших неотложных делах.

Он сидел за маленьким дачным столиком, заваленным кипами книг, газет, журналов и наставлений. Веселые солнечные зайчики, пробившись сквозь густую листву беседки, трепетали на столе, на полу, на тонких узорных столбиках, и казалось, что беседка едва приметно колеблется, как поплавок на воде.

Когда собрались все командиры батарей, Ляховский приступил к разговору:

— Товарищи, командир Красной Армии не просто командир, а и комиссар — душа своего подразделения, партийный вожак и наставник своих подчиненных. И вот эту — я не ошибусь, если скажу, — главную сторону своей деятельности еще не каждый из вас понял и продумал до конца.

Он умолк и неторопливо вынул из пачки газет одну, любовно ее разгладил, и все увидели четкую надпись — «За Родину!»

— Вот, посмотрите. Первый номер нашей дивизионной газеты. В нем опубликована статья командира нашей дивизии генерала Панфилова, большевика, коммуниста. Из одного названия статьи мы должны понять весь объем работы и требования нашего генерала.

Скоробогат-Ляховский красным карандашом подчеркнул слова: «Готовиться к большим наступательным сражениям».

Выждав паузу, комиссар продолжал:

— К большим наступательным сражениям каждый из нас должен быть готов не на словах, а на деле. Надо быть мужественным и обладать героическим сердцем. А вот один из командиров мне как-то заявил по поводу героизма и отваги: «Герои — это избранники, единицы. Не каждому дано быть героем».

— Это я так... товарищ батальонный комиссар, — склонил голову Андреев, пытаясь скрыть смущение.

— Нет это непонимание, товарищ Андреев, — прервал его Ляховский. — Не хвастовство, а упорная работа по повышению идейного уровня скрывается за словом героизм. Вот генерал пишет:

«Советский народ, объединенный вокруг коммунистической партии, ведет священную отечественную войну. Прошел месяц со дня начала этой войны. Впереди еще предстоят грандиозные схватки с врагом. Каждый красноармеец, слышите, — поднял глаза комиссар, — каждый красноармеец должен в кратчайшие сроки с максимальным напряжением сил готовить из себя бесстрашного героя... достойного сына великой социалистической Родины»*.